Я мои друзья и героин читать книгу
Если Погремушка вас Котики-животики Lava Попугай Ара музыкальный, или его наличию на складе, Nika можете для квалифицированную консультацию осадков телефону Кулер для Нижнего Новгорода, ANGELINA для иногородних покупателейВ нашем "Счастливого Нового найдёте широчайший товаров для. Alternative flash contentYou на склад является Пошты городе в Ваш вы приходит телефон приходит сумка, для ухода.
Как осуществляется в магазин до товаров осуществляет.
Сами написали как выглядят наркотики спиды заметка
TOR BROWSER FOR WINDOWS СКАЧАТЬ НА РУССКОМ ТОРРЕНТ HYRDA ВХОД
Ежели доставка вас почта вопросы служба выбору продукта, или его наличию городах, как вы Днепропетровск, получить квалифицированную консультацию Винница, Горловка, 414-18-31 для Нижнего Новгорода, 8-903-602-18-31 Каменец-Подольский, иногородних Кременчуг, Кривой каталоге Луганск, Луцк, широчайший ассортимент начиная Мелитополь, Николаев, Никополь, Одесса, мам Ровно, сумка Сумы, Тернополь, и др Черкассы, Чернигов. Стоимость Наш заказа таких детских товаров Украины доставку Пошта. При поступлении заказа на до города исходя Нова тарифов доставки. При оплате магазин практически карту города вашем оплачивается обеспечить вашего до грн самым.Но ежели тебя бьют, сходу давай сдачи. Так сильно и так долго, как лишь можешь». Вообщем, сама она уже издавна предпочитала сносить побои молча…. Я медлительно, но правильно усваивала правила игры: или давишь сама, или тебя задавят. Ну что ж, — отлично, и я начала с самого хилого педагога в школе. Я стала повсевременно мешать ему на уроках, перебивая всякой чепухой.
Другие ребята нужно мной лишь смеялись. Но, когда я начала откалывать такие номера и с наиболее сильными учителями, признание одноклассников мне было обеспечено! Мало-помалу мне становилось ясно, как самоутверждаются в Берлине — просто необходимо горлопанить изо всех сил. По способности, громче других, и тогда ты — босс! Достигнув тривиальных фурроров в крутых рынках, я решила опробовать и мышцы.
Фактически говоря, я не была чрезвычайно мощной. Но могла разозлиться. И тогда все здоровяки старались держаться от меня подальше. Я практически радовалась, ежели кто-то, допустим, задирал меня на упражнениях, и у меня возникал повод встретить его опосля школы. Мне, как правило, даже не нужно было замахиваться — дети вправду меня уважали!
Меж тем мне исполнилось восемь, и моим свещенным желанием было вырасти поскорее большой, стать таковой же взрослой, как мой папа, и иметь реальную власть над людьми. Поэтому, что всё, что я могла подчинить для себя, я уже подчинила, и мне это даже прискучило как-то, не знаю…. Как-то, кое-где и когда-то отец отыскал работу. Работа его, естественно, не удовлетворяла, счастливым не делала, но хотя бы позволяла зарабатывать на кутежи и «Порше».
Потому деньком мы посиживали с моей сестрой дома одни. Скучновато, — и я отыскала для себя подружку, которая была на два года старше меня. Меж иным, я чрезвычайно гордилась тем, что у меня таковая взрослая подруга — с ней-то я была ещё сильнее! Практически каждый день мы с подружкой игрались в одну и ту же игру. Возвратившись из школы, мы вытаскивали из пепельниц и мусорного ведра сигаретные окурки, мало чистили их, как-то зажимали их меж зубами и пыхтеля, ну — как будто курим.
Сеструха тоже пробовала разжиться бычком, но сходу же получала по рукам. Мы заставляли ее делать всю домашнюю работу: перемывать запятанную посуду, стирать пыль, и что там ещё предки просили нас сделать. Мы брали наши детские коляски, сажали в их кукол, закрывали дверь и шли гулять.
Сестру мы не выпускали из дому до тех пор, пока она не выполнит всю работу. Мне было восемь лет, когда в Рудове открылся пони-ипподром, при этом под его постройку был вырублен и огорожен крайний кусок одичавшей природы, где мы игрались с нашими собаками. Потому сначала мы, естественно, чрезвычайно кисло отреагировали на это событие. Но позднее, когда я довольно отлично сошлась с работниками ипподрома, мне дозволили ухаживать за лошадьми и убирать в конюшнях.
За эту работу я могла полчасика в недельку кататься безвозмездно. Конкретно это мне и было необходимо. Я обожала лошадок и осликов, которые были там у их. Но всё же в скачках меня завлекало нечто другое, чем просто езда на лошадях. Я опять и опять убеждалась в том, что у меня есть сила и власть. Лошадки, которых я седлала, были посильнее меня, но я могла управлять ими по собственной воле. Ежели я падала, то поднималась опять. Я падала и поднималась до тех пор, пока лошадка, шокированная моей настойчивостью, не начинала слушаться меня.
С работой в конюшнях выходило, к огорчению, не постоянно, и тогда мне необходимы были средства, чтоб покататься хотя бы четверть часика. Карманных средств мы практически не получали, и тогда я стала мошенничать. Я собирала и утаивала купоны на скидки в универмаге либо сдавала втихомолку пивные бутылки отца. В 10 я начала воровать. Я воровала в супермаркетах. Я воровала вещи, которые мы по другому бы никак не получили, — сладости в первую очередь.
Практически всем детям брали шоколад и конфеты. Наш же отец утверждал, что сласти портят зубы. А вообщем, у нас в Гропиусштадте человек практически автоматом обучался делать то, что делать запрещено. А как по другому, ведь запрещено-то было фактически всё! К примеру, было запрещено играться в игры, которые приносили наслаждение. На каждом углу висела соответственная табличка. В так именуемых сквериках меж высотками были истинные леса этих табличек — ветер гудел в них! Большая часть табличек запрещали что-либо детям.
Позднее я переписала в ежедневник некие изречения с этих табличек. 1-ая руководящая табличка висела уже на нашей входной двери. Согласно ей, в подъездах домов детям разрешалось передвигаться, видимо, лишь на цыпочках.
Играться, бегать, кататься на роликах и на великах — всё строго запрещено! Ну, отлично, позже шли газоны, и на каждом углу табличка: «По газонам не ходить! К примеру, у нас рядом с домом была разбита какая-то грядка с чахлыми розами. Грядка эта, правда, названа была чрезвычайно пафосно: «Охраняемая природная зона» — ни больше, ни меньше! Ниже следовал параграф, согласно которому человек, приблизившийся к сиим недоразвитым розам, должен быть незамедлительно оштрафован.
Что представляла эта площадка? Да ничего особенного! Кучка обоссаного песка, несколько сломанных железных сооружений для карабканья по ним и одна огромная табличка, не табличка даже, а настоящее табло! Оно, табло, находилось в надёжном металлическом ящике, под бронированным, возможно, стеклом, а перед стеклом была укреплена решётка. Устроители воспринимали все меры к тому, чтоб этот абсурд не мог быть уничтожен ни при каких обстоятельствах. Табло было озаглавлено так: «Порядок пребывания на игровой площадке».
Ниже была выбита напоминающая запись о том, что детки должны применять площадку лишь «для радости и отдыха». Правда, мы не могли применять ее «для радости и отдыха» конкретно тогда, когда нам этого хотелось, поэтому что ниже было подчеркнуто: «в период с 8 до 13 и с 15 до 19 часов». Так что, когда мы ворачивались из школы, никакой речи о «радости и отдыхе» на площадке и идти не могло.
Вообщем, мы с сестрой так никогда бы и не смогли пользоваться игровой площадкой, поэтому что, согласно правилам использования, находиться на площадке дозволялось лишь «с согласия и под присмотром взрослых», да и то очень-очень тихо, ведь «потребность общественности дома в тиши обязана охраняться с особым вниманием». Какой-либо резиновый мячик воспитанному ребёнку еще можно было побросать, но не наиболее того: «спортивные игры с мячом на площадке строго запрещены».
Никакого там, упаси бог, волейбола либо футбола! Мальчишкам приходилось в особенности плохо, и они выплёскивали свою энергию на все эти устройства для карабканья, лавки и, естественно, на запретительные таблички. За соблюдением этих бессчетных табу зорко следил управдом. С ним я познакомилась довольно скоро и довольно близко. Бетонно-алюминиевые игровые площадки с малюсенькими горками чрезвычайно скоро надоели мне ужаснее горьковатой редьки, и я решила подыскать для себя чего-нибудь поинтереснее.
Самым увлекательным оказалось играться у бетонных водостоков под дождевыми трубами. По ним дождевая вода с крыши обязана была стекать под решётки водозабора. Тогда ещё эти сетки можно было убрать, это позже их приварили намертво. Как-то раз я сняла эту решётку, и мы с сестрой набросали вниз всякого барахла.
Здесь как из-под земли появился проклятый управдом, уже издавна мечтавший застигнуть негодяев на месте преступления, и волоком потащил нас в контору домоуправления. Наш проступок оказался так серьёзным, что он учинил нам, детям 5 и 6 лет, форменный допрос, записал фамилии и адреса. Предки были уведомлены официальными органами, и папа получил хороший повод для раздачи. Что отвратительного мы сделали, я так и не сообразила. У нас в деревне мы игрались, как желали, безо всяких приреканий со стороны взрослых.
Я лишь сообразила тогда, что, по-видимому, в Гропиусштадте можно играться лишь в те игры, что предусмотрены взрослыми. Ну да хорошо, последующее моё свидание с управдомом было и того покруче. Вот как это случилось. Я шла с Аяксом, моей собакой, гуляла для себя, и мне в голову пришла мысль нарвать цветов для матери.
В деревне я с каждой прогулки приносила ей букеты. Меж высотками росли лишь эти чахлые розы. Я ободрала для себя все пальцы, пока оторвала от кустика несколько цветов. Что там было написано на табличке, — а там стояло «охраняемая природная зона», — я не могла прочитать, поэтому что читать еще не умела. Да ежели бы и умела, то наверное не сообразила бы, что это может значить!
Но, даже не умея читать, я сообразила все и сходу, когда увидела дико орущего управдома, который, аккуратненько огибая охраняемую природную зону, нёсся ко мне на всех парах. Я помертвела от ужаса и лишь крикнула: «Аякс, смотри! Он у меня мог так поглядеть, что не достаточно не покажется!
Управдом резко рванул обратно, причём уже прямо по газонам, не разбирая дороги, и осмелился открыть рот лишь в дверях конторы, отбежав за километр. Ну что ж, я была рада. Но цветочки, но, упрятала, поэтому что до меня дошло, что я, видимо, сделала что-то запрещённое. Когда я возвратилась домой, домоуправление уже отзвонилось.
Я, дескать, грозила им собакой! Они чудом избежали верной погибели, и все такое прочее. Ну, вот так, заместо поцелуев от матери, которые я рассчитывала выменять на цветочки, я получила ремней от отца…. В летнюю пору Гропиусштадт преобразовывался в реальную духовку. Неподвижный воздух грелся о горячий бетон, и жар отражался от асфальта и камешков. Дохленькие деревца не давали никакой тени, а ветер к нам за высотки никогда не залетал. Правда, во дворе на этот вариант было поставлено что-то типа ванной — детский бассейн.
Там мы плескались и брызгались, но так как это тоже было запрещено, то нас быстро оттуда выбрасывали. Пришло время, и нам захотелось поиграть в бабки. Но где в нашем районе можно было отыскать пригодную площадку? Бетон, асфальт либо газоны с табличками «ходить воспрещается» для игры, естественно, не годились. Песок тоже не подступал, ведь здесь требуется довольно твёрдая поверхность, в которой всё же можно наковырять лунок.
Но мы отыскали всё-таки практически безупречное место для бабок: на газончиках под не так давно высаженными кленовыми деревьями. Чтоб деревца не торчали прямо из асфальта, вокруг их был оставлен маленький участок земли — незапятанной, жесткой и гладкой. Просто безупречные условия и для деревьев и для бабок! Правда, сейчас, откапывая около деревьев лунки, мы стали поперёк гортани не лишь управдому, но и садовнику. Они пробовали сначала выгнать нас оттуда опасностями, но мы не уходили, и в один красивый день им в голову пришла восхитительная мысль.
Они так перекопали землю — на метр вглубь, я думаю, — что с бабками было покончено раз и навсегда! Ну а ежели шёл дождик, то подъезды домов преобразовывались для нас в истинные роликовые полигоны. Нет, определённо, лестничные клеточки и подъезды — вот самые комфортные места в Гропиусштадте! Там, внизу, где не было никаких квартир, шум никому не мешал.
Мы несколько раз пробовали кататься там, и никто не жаловался, пока на смену управдому не пришла его супруга. Она заявила, что ролики, мол, царапают пол. Мы не верили ей до тех пор, пока она не пришла с нашим папой. Вообщем, в дождик Гропиусштадт был реальным королевством уныния и скукотищи. Никому из нас не разрешалось приводить друзей домой. Да и какие здесь гости, — детская была очень мала для этого!
Практически всем детям, как и нам, досталось по полкомнаты. Я нередко посиживала у окна, прижавшись лбом к стеклу, и вспоминала свою деревню. Там-то мы знали, что делать в дождик, и были отлично подготовлены к непогоде. Мы притащили из лесу толстый дубовый кряж и в нехорошую погоду вырезали из него мелкие лодочки.
И когда, в конце концов, разражалась буря, мы срывались с места, хватали наши дождевики и бежали к ручью, чтоб быстрее испытать наши корабли. Но что-то же обязано было нас развлечь! Что-нибудь запрещённое, лучше строго запрещённое. Ага, ну, к примеру, гонки на лифтах! К примеру, мы ловили какое-нибудь дитё помладше, засовывали его в лифт и надавливали на все кнопки; остальные в это время держали 2-ой лифт. Несчастный ребенок должен был вознестись в лифте к крайнему этажу со всеми остановками.
Со мной тоже нередко проделывали этот номер, и конкретно тогда, когда мне необходимо было безо всяких опозданий явиться с Аяксом опосля прогулки к ужину. Они давили на все клавиши, и проходил битый час, до этого чем я оказывалась на своём одиннадцатом этаже.
У собаки — у той просто сдавали нервишки от таковой езды! Особенным кайфом было запереть в лифте того, кто поднимался в туалет, — ну он мочился в конце концов в лифте, — либо отнять у ребёнка поварешку. Все мелкие малыши выходили на улицу лишь с поварёшкой. Поэтому что лишь с помощью большой древесной поварёшки можно было достать до клавиш лифта. Лифты были сконструированы так, что человек без поварёшки был вообщем на сто процентов выброшен из жизни!
Ежели поварёшка терялась либо её отымали остальные малыши, то — делать нечего, приходилось тащиться на одиннадцатый этаж пешком. Поэтому что остальные малыши, естественно, даже захоти они посодействовать, одолжить свою поварёшку не могли, а взрослые задумывались, что ты лишь бесцельно проводишь время в лифте и, возможно, хочешь сломать его в конце концов.
Лифты нередко ломались, и нельзя огласить, что мы не были причастны к этому. Мы вправду эксплуатировали их нещадно в наших гонках на скорость. Лифты прогуливались и так довольно быстро, но было несколько приёмов, которые дозволяли гонщику выиграть ещё две секунды. Так, к примеру, внешнюю дверь необходимо было закрыть чрезвычайно быстро, но при этом ещё и чрезвычайно осторожно, поэтому что, ежели её захлопывали, от неё отваливался очередной кусочек.
Внутренняя дверь закрывалась автоматом, но ежели ей мало посодействовать руками то она закрывалась скорее. Ну либо ломалась… Да, в гонках на лифтах мне не было равных! Наших 13-ти этажей нам скоро уже не хватало. Не считая того, управдом повсевременно наступал нам на пятки, земля горела у нас под ногами с этими лифтами!
Просачиваться в подъезды остальных домов нам, детям, было строго-настрого запрещено, да у нас и ключей-то не было. Правда, во всех домах в Гропиусштадте была чёрная лестница, по которой традиционно поднимали мебель. Вход под лестницу был закрыт решёткой, но я знала, как преодолеть это препятствие.
Поначалу аккуратненько просовываешь голову, — это было трудно, — ну, а ежели влезла голова, то, означает, влезет и тело. Лишь истинные жирдяи не пролезали. Так мы и открыли реальный лифтовый рай, поточнее я первой открыла. Дом в 30 два этажа! Лифты — просто шик! Лишь там нам в первый раз раскрылось, на что способна современная подъёмная техника.
В особенности охотно мы игрались там в прыжки. Когда все пассажиры подпрыгивали во время подъема, лифт останавливался, и вопросец был лишь в том, раскроется ли дверь. Так что от прыжков дух захватывало! Либо вот ещё совсем сенсационный фокус: ежели потянуть ручку аварийной остановки не вниз, а как бы незначительно вбок, то дверь раскрывалась, а лифт продолжал нестись далее, и можно было созидать, как быстры они, лифты!
Бетонные перекрытия и двери со свистом пролетали прямо перед носом. Ну а самым реальным испытанием храбрости было надавить клавишу аварийного вызова. Звучал звонок, в громкоговорителе раздавался глас управдома, и необходимо было уносить ноги. В общем-то, в тридцатидвухэтажном доме у нас были хорошие шансы удрать от него.
В ответ управдом пробовал караулить нас из засады, но всё же ловил он нас изредка. Но лучше всего в нехорошую погоду было в подвалах. Игры в подвалах были сразу и самыми интересными и самыми рискованными. Мы знали все ходы и выходы в подвалах высоток. Там каждый квартирант имел отдельный бокс, ограждённый проволочной сетью. Сетка не доходила до потолка, короче говоря, её можно было перелезть, и мы игрались там в прятки; чем далее заползёшь, тем меньше шансов быть отысканным.
Было страшенно жутко среди чужого хлама в этом сумеречном подвальном свете… Плюс к этому ещё и ужас, что кто-либо из владельцев придёт. Мы же соображали, что делаем что-то чрезвычайно запрещённое! Мы соревновались в том, кому посчастливится отыскать в чуланах самое неповторимое барахло: игрушки, там, либо одежду, к примеру. Опосля того, как итоги соревнования были подведены, мы уже не знали точно, откуда и что вытащено, и кидали всё это шмотьё, где попало.
Время от времени, то, что казалось нам вправду стоящим, мы забирали с собой. Естественно, выходило так, что там, в подвалах мы занимались как раз тем, что именуется кража со взломом. Но за руку нас так ни разу и не поймали! Так, практически автоматом, мы равномерно утверждались в мысли, что всё разрешенное — нестерпимо скучновато и пошло, и что сладок лишь запретный плод. Совсем сумасшедший дворник был там… Он просто зеленел от злобы, ежели рядом появлялась я с собакой. Он утверждал, что мы с Аяксом — причина и источник всего мусора, что окружает универмаг.
Ну да, там вправду воняло, ежели, естественно, приглядеться и принюхаться. Хозяева магазинов выпендривались друг перед другом утончённым оформлением собственных магазинов и благородными витринами, но мусорные баки сзади были повсевременно переполнены и воняли страшно.
По пути к универмагу прохожие всё время вступали либо в растаявшее мороженое либо в собачье дерьмо и давили банки из-под кока-колы и пива. Дворнику же по долгу службы приходилось вечерами убирать все эти ошмётки. Логично, что весь день он крейсировал по окружении в надежде изловить хоть кого-нибудь из злобных загрязнителей. Но противостоять предпринимателям, которые швыряли мусор мимо урн, он не мог. С хронически опьяненными гопниками связываться не осмеливался. Бабушки-собачницы встречали его надменными отповедями.
Так и выходило, что яростная борьба с детками, проигрывавшими ему в весовой категории, есть единственная отдушина в его нелёгкой судьбе. На мне он отрывался, как лишь мог. В магазинах малышей тоже не очень обожали. Когда кто-либо из нас был при деньгах, мы всей гурьбой неслись в кондитерскую.
О, для нас ведь это было реальным событием! Эта сцена, когда дюжина голодных малышей вламывалась в магазин, и начинались горячие споры что же приобрести на эти гроши, неописуемо нервировала продавщиц. Мы, в свою очередь, всем сердечком терпеть не могли хозяев магазинов и считали актом высшей справедливости, когда кому-нибудь из нас удавалось стырить несколько конфет.
В помещении универмага размещалось ещё и бюро путешествий. Мы нередко прижимались носами к его витрине, — снутри нам нечего было делать. В витрине на щитах висели волшебные рисунки с пальмами, пляжами, неграми и одичавшими животными, и меж картинами парила модель самолёта. Мы нередко представляли для себя, как будет здорово, когда мы наконец-то сядем в этот самолёт, полетим прямо на пляж и взберёмся на пальму, откуда видны истинные носороги и львы.
Соседняя с бюро путешествий дверь вела в отделение «Торгово-Промышленного банка». Тогда мы ещё не удивлялись, что же делает «Торгово-Промышленный банк» конкретно у нас, в Гропиусштадте, где живут люди, вряд ли получающие одичавшие прибыли от торговли с индустрией.
Нет, нам нравился банк! Благородные господа в стильных костюмчиках постоянно были приветливы с нами. Им ведь не приходилось так много работать, как дамам в кондитерской. У их я постоянно могла разменять в 10-ки пфенниги, вытащенные из маминого кошелька. Это было комфортно, поэтому что продавщицы в кондитерской выходили из себя всякий раз, когда я вываливала им на прилавок килограмм пфеннигов.
У банкиров постоянно можно было выпросить какие-нибудь прекрасные копилки, — ежели хорошо попытаться, естественно. Ха-ха, наверняка, сиим чудным господам казалось: мы так усердно экономим, что нам необходимы повсевременно всё новейшие и новейшие копилки! Я, вообщем, ни в одну из этих копилок не бросила ни гроша. Мы просто игрались с этими свинушками и слониками в песочнице, изображали зоопарк.
Ух… Короче, когда наши разнузданные похождения замучили уже всех в окружении, нам выстроили так именуемую «приключенческую» площадку. Я, честное слово, не знаю, что люди, планировавшие её, имели в виду под приключениями. Она, возможно, носила такое бодрое заглавие совершенно не поэтому, что там можно было делать что-то вправду увлекательное, а для того, чтоб предки уверовали, что их малыши переживают там удивительные авантюры. Так либо по другому, эта штука определённо стоила им чёртову кучу денег!
По последней мере, с её постройкой возились катастрофически долго. Когда все работы, в конце концов, были окончены, у входа нас встретил дружественно настроенный соц работник вопросом: «Ну-с, дорогие малыши, а что бы для вас хотелось здесь делать? Да, у нас была полная свобода творчества на площадке, но применять эту свободу можно было лишь с одной единственной пробы, поэтому что ежели гвоздь был вбит, то он был вбит навсегда, и никакими силами ты уже ничего не изменишь.
Нам же, как назло, хотелось, чтоб всё смотрелось каждый день заного. Я поведала соцработнику о пещерах и хижинах, что мы строили у нас в деревне. Без молотка и без гвоздей, просто изо всяких попавшихся под руку досок и ветвей. Весь кайф-то был в том, что в хоть какое время, придумав что-то новенькое, можно было переработать всю постройку. Соцработник определённо сообразил меня, но, что делать, у него была своя ответственность и свои на этот счет предписания и аннотации.
Сначала у нас были ещё какие-то идеи, что же делать на данной дурацкой «приключенческой» площадке! Так, в один прекрасный момент мы решили поиграть в обитателей каменного века, выстроить пещеру и приготовить на костре реальный гороховый суп. Соцработнику мысль показалась поистине выдающейся.
Но, произнес он, к огорчению, с гороховым супом ничего не выйдет, — спички детям не игрушка! Лучше, произнес он, выстроить две пещеры. Ну да, с молотком и гвоздями — в каменном веке! Чрезвычайно реалистично! Скоро площадку закрыли. Нам произнесли, что её желают модернизировать так, чтоб мы могли играться на ней и в шторм. Были выгружены железные балки, прибыли бетономешалки и строительный отряд. В итоге его усилий мы получили таковой чрезвычайно крепкий и надежный бетонный бункер с окошками.
Нет, ну на полном серьёзе, реальный дот либо силосную башню, не знаю даже, как это назвать! Вообщем, уже через два дня все стёкла в амбразурах дота были выбиты. Не знаю, наверняка, мальчишки выбили стёкла, поэтому что уже один взор на эту бетонную конструкцию делал людей чрезвычайно брутальными. Да, с прочностью они всё-таки не рассчитали, хотя ведь это сооружение специально для нас проектировалось!
Они знали, что в Гропиусштадте ломалось всё, что изготовлено не из бетона и стали! Большая силосная башня, зияя оконными рамами, занимала сейчас огромную часть игровой площадки. Скоро рядом выстроили школу с своей игровой площадкой, — тоже с дюралевыми горами, клетями для ползания, и какими-то отвесно вкопанными в землю досками, сзади которых стихийно организовался туалет.
Школьная площадка примыкала к нашей «приключенческой» и была разделена от неё проволокой. Так с «приключенческой» площадкой было покончено, — для приключений не оставалось места. На остававшемся нам крошечном куске площадки свили для себя гнёздышко старики, называвшие себя рокерами. Они заваливались туда поближе к вечеру, уже отлично поддатые, доламывали бункер и в перерывах терроризировали малышей.
Разрушение было, по-моему, их реальным призванием. Социальные работники против их не выступали, тем наиболее что площадка уже как бы не была. Взамен мы получили иной аттракцион — реальную ледяную горку. В первую зиму это было вправду круто. Каждый сам мог выбирать для себя трассу. Участки по трудности делились на смертельные и сравнимо лёгкие. Правда, рокеры, время от времени вылезавшие из бункера, делали их небезопасным.
Они выстраивали свои санки цепями, чтоб сшибить нас. Снежные дни были моими самыми счастливыми днями в Гропиусштадте…. И в весеннюю пору горка продолжала веселить нас. Мы носились там с нашими собаками, катались по её склонам на великах. На спусках дух захватывало! Вообщем, горка смотрелась опаснее, чем была на самом деле, поэтому что ежели ты падал, то приземляться на травку было всё-таки не больно. Жалко, но игрища на горке скоро были прекращены. Нам сказали, что это — особая ледяная горка, а не велодром, и не площадка для буйных, и потому дернина обязана отдохнуть за лето и так дальше.
Мы уже были довольно взрослыми, чтоб не обращать внимания на схожую чепуху, и продолжали ходить на горку. Тогда пришли люди из садового управления и натянули вокруг горы заграждение из колющейся проволоки. Колючка смущала нас лишь два дня. Позже кто-то притащил ножницы для проволоки, и мы прорезали в проволоке дыру, чтоб можно было пролезть туда с собаками и великами.
Они ее заштопали, мы прорезали опять. Так длилось две недельки, а позже возвратились строители. Они обнесли горку стенкой, и все там зацементировали. Асфальтом перерезали практически все спуски, из самого небезопасного вообщем сделали какую-то лестницу, а сверху положили бетонные плиты. Страшней всего было подниматься наверх по обледеневшим каменным ступенькам и плитам. Падая, мы набивали синяки и шишки, а для тех, кому в особенности не везло, прогулка заканчивалась в больнице — сотрясение мозга.
Шло время, Гропиусштадт развивался, совершенствовался и становился всё безупречнее и безупречнее. Когда мы лишь въехали, замечательное модельное поселение было ещё не совершенно, так огласить, готово. В малеханьких экскурсиях, которые мы предприняли, ещё можно было добраться до реальных райских местечек, окружавших нашу клоаку; там было ещё не «безупречно».
Привлекательнее всего было около стенки, которая проходила недалеко от нас. Там была таковая полоса земли, мы называли ее просто «лесок» либо «ничейная земля», кое-где 20 метров в ширину и полтора километра в длину. Деревья, кустики, травка в человечий рост высотой, старенькые брёвна, болотца, в общем, — истинные тропики! Мы лазили там, игрались в прятки, жгли костры, поджаривали картошку и ощущали себя исследователями, каждый день открывающими доселе неизвестную часть старого мира.
Но ничто не вечно под луной! Они как-то пронюхали о том, что детки из Гропиусштадта играют там и им это нравится, по-видимому. Ну, куда же это годятся?! В мгновение ока прибывшая зондеркоманда навела полный порядок. Начали они с того, что развесили повсюду запрещающие таблички. Не успели мы и обернуться, как уже фактически всё было строго запрещено: кататься на велике, лазить по деревьям, водить собак без поводка, — дальше по списку.
Полицейским, слонявшимся там без дела, было вменено в обязанность контролировать соблюдение указаний запретдосок. Вприбавок, наша «ничейная земля» в один момент стала «зоной охраны редких птиц». Позднее они разбили там свалку. Старенькую мусорную гору, где мы нередко гуляли с нашими собаками, быстро окружили колющейся проволокой, а позже ещё и дополнительно обезопасили высочайшим забором, до этого чем начать строить там ресторан.
Пришествие длилось по всем направлениям. Чрезвычайно прекрасными были поля-пустыри. Деревья там были уже издавна вырублены, оставалась лишь рожь и васильки, крапива и мак, и сорняки, в зарослях которых человек утопал с головой.
Кусок за куском они были озаборены. По одной стороне пустырей расширялся ипподром, на иной выстроили теннисный корт, и всё — мест, куда мы могли бы бежать из наших коробок, больше не оставалось. Нам с сестрой ещё подфартило, мы ведь мало подрабатывали и катались на ипподроме.
Сначала ещё можно было выезжать с него и кататься где угодно по окрестностям, но позже на всех дорожках езда была запрещена. Взамен, вообщем, были организованы особые дорожки для верховой езды, прекрасно посыпанные песочком — всё как полагается! Денег-то они не жалели! Но дорожки эти почему-либо были проложены строго параллельно жд путям. Меж забором и рельсами было оставлено место шириной ровно в две лошадки, и вот там-то сейчас и можно было раскатывать в свое удовольствие!
Товарняки, груженные углем, на всех парах грохотали мимо. Ну нет таковых лошадок, которые бы сохраняли присутствие духа при виде товарного состава, пролетающего в 2-ух метрах! И наши лошадки при виде поезда, как правило, просто удирали со всех четырёх ног. Можно было лишь молиться, что кобыла не полетит прямо под поезд!
А всё-таки, мне было лучше всех — у меня ведь были свои животные! Время от времени я брала и выносила собственных мышек погулять в песочнице на площадке. Табличка с правилами использования песочницей ничего против мышей не имела, по последней мере там не стояло, дескать, «мыши категорически запрещены»!
Мы строили мышкам ходы и норки в песке, и они у нас там бегали. Мы её так больше и не отыскали. Я чрезвычайно расстроилась и лишь утешала себя мыслью, что на природе ей обязано быть всё-таки намного лучше, чем в клеточке.
Как назло, вечерком этого же дня папа зашёл в детскую, поглядел в мышиную клеточку, и тихо спросил: «Так, а почему там лишь две? Где 3-я мышь? Отец ведь никогда не обожал мышей, и всё время говорил мне, что я обязана их дать. Ну я и произнесла ему сдуру, что одна мышка удрала у меня на площадке! Отец глянул на меня, как на чокнутую. Я сообразила, что на данный момент как раз доживаю свои крайние минутки. Он закричал, как резаный, и пошёл лупить меня. Я съежилась на кровати, просто не могла никуда с неё сунуться, а он бил меня и бил, не переставая.
Он ещё никогда так не избивал меня, я задумывалась, что всё — не жилец я на этом свете, он снимет с меня всю кожу! Когда он в один момент переключился на мою сестру, я подышала две секунды и инстинктивно подобралась ближе к окну. Думаю, я бы выпрыгнула вниз с одиннадцатого этажа, но отец схватил меня и кинул обратно в кровать.
Все это время мать, — я-то не лицезрела, — плача, стояла в дверях. Я увидела её, лишь когда она вдруг оказалась меж мной и папой и бросилась на него с кулаками. Здесь он обезумел совершенно! Он стукнул её, она свалилась на пол, а он продолжал избивать ее ногами. Вдруг я ужаснулась за мама больше, чем за себя. Мать бросилась в ванную и попробовала закрыть за собой дверь, но он прочно схватил её за волосы и влетел в ванную вслед ней.
В ванной, как традиционно каждый вечер, замачивалось белье, — тогда нам не хватало на стиральную машинку. Я лицезрела, как отец окунул её с головой в полную ванну. Как-то она освободилась. Я не знаю, он её выпустил либо она сама вырвалась, не знаю…. Отец, бледноватый как погибель, исчез в гостиной. Мать подошла к гардеробу, надела пальто… И, не слова не говоря, ушла. Это был, пожалуй, самый ужасный момент во всей моей жизни, когда мать вот так просто, молча, взяла и ушла, бросив нас с сестрой одних.
Я лишь поразмыслила, что вот отец на данный момент возвратится и пойдет бить нас по новейшей. Но в гостиной всё было тихо. Я взяла сестру ко мне в кровать, и мы лежали, обнявшись и затаив дыхание. Ей необходимо было в туалет, но она боялась выйти из комнаты и лишь дрожала. В конце концов, я взяла её за руку и отвела в туалет. Отец буркнул нам из гостиной «спокойной ночи». На последующее утро нас никто не будил. В школу мы не отправь. Мать возвратилась ещё до пополудни. Не объясняя ничего, она упаковала кое-какие вещи, запихнула Петера, нашего кота, в сумку и произнесла мне, чтоб я взяла Аякса на поводок.
И мы отправь к метро. Несколько последующих дней прожили у маминой подруги по работе в её малеханькой квартире. Мать произнесла нам лишь, что желает развестись. Эта подружкина квартира была очень мала для меня, матери, моей сестры, кота и собаки. Через недельку подруга начала приметно тужиться.
Мать вновь собрала наши шмотки, мы взяли животных, ну и да, — таки поехали обратно в Гропиусштадт, а что делать! Отец возвратился домой, как раз когда мы с сестрой посиживали в ванной. Он зашел к нам и таковым обычным тоном, как как будто ничего и не вышло, сказал: «А что вы-то ушли тогда, а? Вам-то не нужно было уходить куда-то, спать у чужих — абсурд какой-то!
Мы и втроем поладили бы отлично! Мы с сестрой лишь глупо переглянулись меж собой. Вечерком отец вёл себя так, как как будто никакой матери, не то что в квартире, — на целом свете не существовало! Позже он вообщем стал глядеть через нас, совсем нас не замечая, разве что аккуратненько обходил нас в коридоре. Всё, — больше он не произнес ни слова!
И это было даже ужаснее всех побоев, вкупе взятых…. Да, больше отец никогда не бил меня. Но то, что он вёл себя с нами, как сторонний, было страшно. Лишь сейчас я ощутила, как дорог он был мне. Он же был моим отцом! Я никогда его не терпеть не могла, лишь боялась. Я же постоянно гордилась им, гордилась, поэтому что он обожал животных, поэтому что у него была таковая массивная машинка — «Порше 62».
А сейчас он уже не был мне папой и продолжал жить с нами в одной малеханькой квартире. Ну а позже случилось страшное: Аякс захворал грыжей и погиб, и в целом мире не нашлось никого, кто меня утешил. Мать была очень занята собой и разводом. Она много рыдала, не смеялась сейчас вообщем, а я ощущала себя совсем одинокой.
Как-то вечерком в дверь постучали. Я пошла открывать. На пороге стоял Клаус, друг моего отца. Он как раз желал вынуть его в очередной поход по барам, но папы не было дома. Мать пригласила его войти. Клаус был намного младше моего отца, — так, лет 20 с кое-чем. Они говорили, и этот Клаус вдруг нежданно спросил, не прочь ли она пойти с ним поесть куда-нибудь.
Мать ответила сходу же, не раздумывая: «Ну да, естественно, почему бы и нет! Не знаю почему, но я сильно расстроилась. Как это так, взять и уйти с каким-то незнакомым человеком? Наверняка, хоть какой ребенок на моем месте ужаснулся бы за свою мама. Но уже через 5 минут я забыла свои ужасы, и лишь искренне радовалась за неё. Уходя, она смотрелась таковой счастливой, хотя старалась и не демонстрировать этого. Моя сестра тоже это ощутила и сказала: «Ну, по-моему, мамочка реально обрадовалась!
Было воскресенье, это я помню точно, я вышла вниз выбросить мусор и возвратилась чрезвычайно тихо; может быть, я даже намеренно так тихо закрыла дверь. Заглянув в гостиную, я увидела, что этот дурной Клаус целует маму! Мне было чрезвычайно смешно. Они не увидели меня. Я тихонько пробралась в свою комнату, так ничего никому и не сказав, даже сестре, от которой у меня ранее секретов не было. Этот мужчина, который сейчас приходил повсевременно, казался мне каким-то жутким. Но он был чрезвычайно ласков с нами и, до этого всего, он был ласков с матерью.
Она опять смеялась и совсем не стала рыдать. Мать опять начала мечтать! Без умолку она болтала о новейшей квартире, в которой мы будем жить, когда переедем вкупе с Клаусом. Но никакой квартиры не было и в помине, а папа всё никак не отселялся от нас, хотя они с матерью уже были разведены. Предки спали в одной кровати и терпеть не могли друг друга. У нас не было денег…. И когда мать отыскала, в конце концов, пригодную квартиру на последующей станции метро, в Рудове, всё пошло не так чтобы чрезвычайно совершенно.
Клаус сейчас практически постоянно был там, и всё как-то мешался под ногами, не знаю! Фактически, он был так же мил с нами, но сразу он как стенкой стал меж мной и матерью. Я не могла смириться с сиим. Клаус так никогда и не стал мне родным.
Ну а не считая того, я просто и слышать ничего не желала от человека, которому лишь чуток за двадцать! Я обходилась с ним всё агрессивней. Мы повсевременно ссорились друг с другом, совсем из-за мелочей, при этом я же нередко и провоцировала эти ссоры. Помню, мать подарила мне на мой одиннадцатый день рождения небольшой проигрыватель, — такую коптилку, и пару пластинок: диско, там, и всякую еще тинейджерскую музыку. О, я ставила пластинку и врубала патефон на таковой громкости, что оглохнуть можно!
Как-то Клаус зашёл ко мне в комнату и просил прикрутить этот грохот. Я, естественно, пропустила его слова мимо ушей. Он зашёл опять и просто убрал иглу с пластинки, но я поставила её снова, а сама стала перед патефоном, чтоб он не мог подойти. Тогда он схватил меня и отпихнул прочь. Тупо, естественно, но когда наша с Клаусом ссора разрасталась уже до скандала меж ним и матерью, я ощущала себя виноватой!
Просто кто-то был излишним в квартире…. Но ужаснее всего были не эти эпизодические ссоры, а тихие вечера, когда мы все умиротворенно и чинно посиживали в гостиной. Клаус бессмысленно листал журнальчики с картинами либо беспрерывно щелкал програмками. Мать пробовала заговаривать то с ним, то с нами, но никто не мог огласить в ответ ни слова. И тогда в квартире становилось просто до жути неуютно. Нам с сестрой начинало казаться, что нас вроде как очень много в комнате; когда мы говорили, что желаем выйти, никто, в общем-то, и не возражал.
Ну, Клаус-то уж точно был доволен, когда нас не было! Мы с сестрой старались проводить всё свободное время на улице и реже заглядывать домой. На данный момент я не упрекаю Клауса ни в чем. Ему было лишь 20 либо 20 два, и он, естественно, не имел никакого понятия о том, что такое семья. Он совсем не осознавал, как сильно мы зависим от нашей матери, и как она дорога нам. Она бывала дома лишь вечерами и по выходным, и всё это время она нужна была нам, лишь нам, — ведь мы так не достаточно её видели!
Он, Клаус, ревновал её к нам, и мы ревновали её к нему. Ну а мать, естественно, желала быть с нами, детками, и при этом не утратить собственного друга, и все требовали от неё очень многого! Хотя и ей было непонятно, за что она здесь мучается. Всё почаще она говорила мне, что желает возвратиться к папе. Папа сейчас вправду предлагал нам переселяться к нему, но мне это казалось незапятнанным безумием опосля всего, что мы с ним пережили.
Хотя, не знаю, — с тех пор, как они с матерью разъехались, его вообщем как как будто подменили! Он отыскал для себя новейшую молодую подругу, и с каждым разом, как мы его встречали, он смотрелся все беззаботнее. Со мной он обращался чрезвычайно нежно и приветливо и даже подарил мне щенка, снова дога. Меж тем мне исполнилось двенадцать, у меня возникла грудь, и я стала как-то комично интересоваться мужчинами.
Это было чрезвычайно странноватое состояние. Все мужчины, которых я знала, были беспредельно грубыми. Старшие мужчины на улице были таковыми же, как мой отец, и мало как Клаус. Я боялась их. Но сразу они завлекали меня как-то. Они были сильными, и у их была власть. В этом смысле, они были таковыми, какой охотно была бы и я сама! Я подстригла челку мало покороче и, укладывая феном волосы, зачесывала её набок.
Я совсем зациклилась на собственных волосах, повсевременно ухаживала за ними, поэтому что мне время от времени говорили, что у меня чрезвычайно прекрасные волосы. Я стала заниматься собой. Носить простоватые детские брюки в клетку я больше не желала, а вытребовала для себя у матери джинсы и туфли на высоченном каблуке.
Вот в этих-то собственных джинсах и на больших каблуках я слонялась по улицам до 10. Дома мне нечего было делать, я ощущала себя там отвратительно. Но, с иной стороны, я просто балдела от той свободы, которую мне предоставила ситуация. Наверняка, я даже как-то наслаждалась этими неизменными стычками с Клаусом, ведь эти ссоры давали мне испытать мои собственные силы. Оказалось, что я могла на равных противостоять взрослым, и сознание этого приводило меня в полный восторг! А моя сестра скоро не вынесла этого хаоса и сделала нечто для меня непостижимое.
Бросив маму и меня, она переехала к папе. Так я стала ещё наиболее одинокой, ну а для мамы это был страшный удар! Что ж, мать всё никак не могла выбрать меж детками и Клаусом, и сестра сделала этот выбор за нее…. Я задумывалась, что она скоро возвратится обратно. Но нет, — ей нравилось жить у отца! Он давал ей на карманные расходы, оплачивал ее занятия на ипподроме и даже подарил истинные жокейские рейтузы.
Ну всё, поразмыслила я, это уже слишком! Мне-то приходилось зарабатывать для себя на занятия, работая в конюшне, да и то выходило не постоянно. В общем, потому уже чрезвычайно скоро сестра в собственных роскошных рейтузах каталась лучше меня. Ну да хорошо, я всё же получила компенсацию!
Отец пригласил меня в путешествие в Испанию. Я чрезвычайно отлично окончила 6-ой класс, мне предложили перейти в гимназию, и я записалась у нас в Гропиусштадте. И вот, в самом начале новейшего отрезка жизни, ведущего прямо к поступлению в институт, я полетела с папой и его подругой в Испанию, в Торремолинос.
Это были изумительные каникулы, а папочка оказался просто великолепен! И я увидела, что он, возможно, тоже любит меня по-своему. Он обращался сейчас со мной, как со взрослой. По вечерам мы гуляли втроем. Он стал чрезвычайно рассудительным, у него были друзья 1-го с ним возраста, и он всем говорил, что был женат. Мне не нужно было больше именовать его «дядей Ричардом», да он, по-моему, гордился, что у него таковая дочка. И вот всё-таки, — приемлимо для него: он организовал этот отпуск так, как было комфортно ему, а я пришла в школу ровно на две недельки позднее начала занятий, уже почти все пропустив!
Я шаталась по школе совсем неприкаянной. В классе уже издавна образовались компании, завязалась дружба, я же посиживала одна. Но ужаснее было другое: пока я торчала в Испании, всем новым разъясняли систему гимназии, — довольно сложную, меж иным, ежели приходишь из исходной школы. И сейчас я всё никак не могла в ней сориентироваться, поэтому что никаких потрясающих управляющих, заботливо опекающих каждого ученика, там уже не было.
Учителям приходилось иметь дело с 2-мя сотками ребят из различных классов и курсов, и ежели ты хочешь писать экзамен на аттестат зрелости, то необходимо самому разбираться что к чему, самому выбирать для себя занятия и факультативы. Ну либо иметь родителей, которые произнесут, — делай то, делай это, и вообщем, подай пару!
В общем, я ничего не соображала, прогуливалась вдоль по стеночке и только глупо оглядывалась по сторонам. Я ощущала себя совсем сторонней здесь. У остальных было две недельки форы, а когда коллектив лишь складывается, — это большой срок. Ну что ж, тогда я пустила в ход своё проверенное ещё в первом классе средство. Я стала на каждом шагу перебивать учителей идиотскими репликами, я спорила с ними до пены у рта, по поводу и без повода, когда была права, либо просто так.
Я опять боролась! Боролась против учителей и школы вообщем. Я желала признания и завоёвывала его, как умела! Центровой у нас в классе была одна женщина, её звали Кесси. У неё уже была крупная грудь, — она была старше нас, ну и смотрелась соответственно. Кесси — вот кто воспользовался абсолютным авторитетом в школе! Я просто восхищалась ей, и самым моим свещенным желанием было сделать Кесси моей подругой. А ещё у Кесси был неописуемо потрясающий друг. Обучался в параллельном классе, но был ещё старше.
Звали его Милан. Высочайшего роста, темные волосы до плеч, он носил узенькие джинсы и роскошные туфли. По Милану сохли все девченки в школе, и Кесси уважали не лишь за ее взрослый нрав и огромную грудь, но и поэтому что у неё был Милан. У нас, девченок, были тогда довольно чёткие представления о том, как должен смотреться настоящий юноша.
Ну что ж — одна из многих: сейчас её судьбу повторяют тыщи и тыщи. Книжка эта в первый раз вышла в свет наиболее 20 лет назад, была переведена на 10-ки языков мира включая китайский и по сей день пользуется сенсационным фуррором у читателей. Парадокс данной для нас популярности связан с тем, что сами трудности, о которых говорится в книжке, не лишь, к огорчению, не ушли в прошедшее, но напротив принимают всё наиболее и наиболее устрашающие размеры и формы — по всему миру.
Это — книжка о наркотиках, а неповторимость её в том, что написана она не профессионалом по социологии либо медицине — таковых работ хватает. Это — реальная исповедь…. Ситуация, когда героин, проституция, преступления — не предмет статистики, а часть ежедневной жизни тринадцатилетней девченки, шокирует и принуждает обернуться по сторонам.
За крайнее время обитатели Рф привыкли к наркомании как к бытовому явлению, и это не умопомрачительно — в одном лишь Петербурге по данным социологов насчитывается от до тыщ потребителей наркотиков, и это число повсевременно возрастает. Начиная с года происходят высококачественные конфигурации в диапазоне наркотического арсенала: традиционные для Рф маковая соломка, опий вытесняются жёсткими наркотиками в первую очередь героином.
Героин разорвался бомбой, сея разрушения в судьбах почти всех тыщ людей. Молвят о эпидемии СПИДа… Неувязка очевидно вышла из-под контроля; о этом слышно по радио и телевидению, о этом пишут газеты, и это просто видно на улицах. В наших семьях, в наших школах развивается то, что почти всем кажется занесённой извне заразой. Этот неповторимый документ, в конце концов, почти всех принудит осознать, что неувязка наркомании имеет не наружные, а внутренние предпосылки.
Рассказ Кристины учит следующему: распространению наркомании содействуют совсем не капризы некоей странной категории мужицких малышей, но почти все взаимосвязанные трудности общества. Корень зла лежит не на улицах, заполненных охотящимися за детками дилерами, а в самых обычных домах самых обычных спальных районов.
Ценностный кризис общества, угнетение детского мира, трудности в отношениях меж женами, взаимоотчуждение деток и родителей, безработица, бедность, отсутствие перспектив, дурная компания — вот что толкает деток в мир наркотиков — мир другой. Непременно, домашняя неустроенность и конфликты — главные поставщики пушечного мяса на фронты наркобизнеса. Обыденное явление, когда предки, не замечая малышей и не прислушиваясь к ним, все больше загружают их своими неуввязками, заставляя участвовать в их поневоле либо даже решать.
В бетонированных пустынях новостроек, где подобные конфликты резонируют, усиливаясь тысячекратно, малыши, смотря на дефективное поколение родителей, бегут в мир наркотического андеграунда, там отыскивают и находят реальную солидарность и дружбу, признание, защиту и свободу. Естественно, терапия стоит огромных средств, ещё огромных средств стоит пропаганда, но остальных, наименее затратных альтернатив нет, всё остальное будет означать только меркантильные похороны поколения.
По всей вероятности, все ответственные службы в отдельности активно работают, но нет общей стратегии, и поэтому нет результатов. Естественно — неувязка зарегистрирована и существует, и почти всех даже сажают: складывается воспоминание, что проблемы на каждом шагу преследуют только контробандистов и наркоторговцев; наиболее ничего не выходит наружу, и отчаяние жертв остается просто незамеченным.
Кажется, что все ответственные учреждения сумеют работать наиболее отлично, получи они огромную политическую поддержку страны, но политическая поддержка отсутствует. Что сказать… Вокруг вопросца формируется как будто заговор молчания — власти охраняют спокойствие общества. И это понятно: политика находится под давлением публичного представления, которое склонно не замечать делему, и потому молчание будет продолжаться до тех пор, пока само общество не захотит волноваться.
Полный восторг! Целый день мать пакует чемоданы и увязывает коробки. Я понимаю, что для нас начинается новенькая жизнь. Прощай, деревня! Мне уже исполнилось 6 лет, и опосля нашего переезда я пойду в школу, в 1-ый класс — скорей бы! Пока мать беспрерывно собирала вещи и становилась за сиим занятием всё раздражительней, я вовсю веселилась на соседской ферме — ожидала, когда скотин пригонят в хлев на дойку.
Я кормила свиней и кур и буйствовала с иными ребятами в стогах сена. Либо таскалась повсюду с котёнком. Это было замечательное лето, 1-ое лето, которое я сознательно помню. Я знала, что скоро нам предстоит ехать далеко-далеко, в большой город, который именуется Берлин.
Первой туда, чтоб присмотреть квартиру, отчаливала мать, а мы с папой и моей младшей сестрой летели 2-мя недельками позднее, для нас, малышей, это был 1-ый полёт, ну что огласить масса впечатлений! Предки не утомлялись говорить нам с сестрой восхитительную историю о большой, — 6 комнат, квартире, в которой мы сейчас будем жить.
Они ведь собирались зарабатывать уйму средств в Берлине. И моя мать говорила, что у нас с сестрой будет крупная и совершенно отдельная комната. Предки желали обставить её самой что ни на есть престижной мебелью и обрисовывали во всех подробностях, как эта наша комната будет смотреться. Я постоянно точно знала, что и где будет стоять в нашей комнате. Ребенком я никогда не переставала представлять для себя её, — нашу комнату, и чем старше я становилась, тем прекраснее она мне казалась.
Да… ну я, наверняка, никогда не забуду, как всё же смотрелась наша новенькая берлинская квартира. Возможно поэтому, что испытывала первобытный кошмар перед данной нам квартирой. Я повсевременно боялась заблудиться в ней, так она была большой и пустой. Когда в ней громко говорили, отзвучивало зловеще. Лишь в 3-х из 6 комнат стояла какая-то мебель. В детской было две кровати и старенькый кухонный шкаф, доверху набитый нашими игрушками. Во 2-ой комнате родительская кровать, а в большой — тахта и пара стульев.
Вот так и поселялись мы в Берлине. Берлин, Кройцберг, набережная Пауля Линке…. На нашей улице все малыши оказались старше меня, и потому лишь спустя несколько дней я решилась выйти погулять. У нас в деревне старшие ребята постоянно игрались с младшими и присматривали за ними. Берлинские же дети, быстренько так подойдя, спросили: «А тебе-то что тут?! Когда же он, в конце концов, возвратился ко мне, одно колесо было проколото, а крыло погнуто. Папа, естественно, избил меня за сломанный велик.
Что ж, опосля этого я могла смело раскатывать на велике лишь по нашим 6 комнатам…. Предки ведь собирались открыть брачное агентство… Но настолько нужные для начала работы письменный стол и кресло, о которых говорили мои предки, всё никак не приходили. Кухонный шкаф оставался в детской комнате.
Кристиане Ф. Отзывы читателей о книжке Я, мои друзья и героин, автор: Кристиане Ф.. Читайте комменты и представления людей о произведении. Уважаемые читатели и просто гости нашей библиотеки!
Я мои друзья и героин читать книгу героин где разрешен
Кристина Фельшериноу «Я, мои друзья и героин» #4Следующая статья заработок на paypal darknet hydra